Смотрел я Лебединое, в Кировском. Перед началом спектакля в соседней ложе пятилетний ребенок чистым ленинградским голосом спрашивает:

— А точно будет Боярский?

Точно будет, спокойно. Началось, дошли до Белого Акта, адажио. Робко, исподлобья и под басовые переборы арфы вступили дудочки, умолкли, соло арфы раздольными мазками свободно гуляет на подвластных диапазонах, все балетные в белом, кордебалет отбежал в две шеренги у кулис, премьеры по центру, бела лебедь садится в глубоком наклоне, принц ее поднимает с обещанием защитить в случае чего, начинает вращать под вступление скрипичного соло, арфа почтительно забивается в негромкие подпевки, когда там скрипка, дирижировал Федотов, и евреи еще не уехали, – вот оно, пошло Белое Адажио, тихонечко вступает оркестр, скрипка рыдает ундину приди, дудочки при умолнувшей скрипке бацают рондо по-паре-пива, по нарастающей, — по-паре-пива, потом-по-бабам, потом-по-бабам! — мы уже почти верим в крушение цепи фатального невезения, и при мажорном возврате скрипки той же ундины, когда дальше уже некуда, дальше обмороки, на весь зал Кировского раздается чистый голос пятилетнего ребенка:

— Мама, ну когда же будет Боярский?!